Уильям Вольман (William T. Vollmann), 04 июня 2007
Сюжет: Почему для Америки все кончено
[отослать ссылку] [версия для печати]

Порой Калифорнию называют 'Большим Исключением', но это же, как ни крути, справедливо и в отношении всех наших Соединенных Штатов.

Мы обрели независимость как нация, свергнувшая правление людей ради правления законов. Уильям Блэйк писал о нас стихи; французская революция была отчасти вдохновлена нашим примером. Как и все институты, мы часто не пользовались своими лучшими возможностями, но на протяжении десятилетий и столетий, мало помалу, с большим трудом, исправлялись. Запоздало и неохотно мы отменили рабство, еще более запоздало мы признали, что принцип равного представительства относится как к мужчинам, так и к женщинам. На нашей планете есть места, где люди не пришли даже к этому.

И на этом мы не остановились. Я был во множестве стран, где даже не мечтают о свободе слова. В Америке я могу сколько угодно критиковать власти, зная, что в мою дверь не постучатся среди ночи. Если даже ко мне пристает громила в форме, у меня есть приличные шансы законным образом избежать его когтей.

Партнеры

Америка не только с горем пополам пыталась быть справедливой и даже доброй, но и остается отличным местом для зарабатывания и хранения денег. Америка ассоциируется с легкой жизнью. Поэтому, несмотря на геноцид коренных американцев, законы Джима Кроу, безжалостный монополизм и т.д., мы стали и долгое время оставались идеалом для себя и других.

Помню пожилого мужчину из страны, которая когда-то называлась Чехословакией: он бежал от коммунистического режима, на лыжах преодолел горные хребты и, наконец, обрел пристанище в Калифорнии. Сорок лет спустя я обедал в его ресторане. Он сказал мне, что всегда мечтал жить в Америке. Он все еще считает Америку лучшим местом на Земле. Я встречал людей, похожих на него, во многих странах - от Казахстана до Колумбии и Афганистана - людей, которые видят свое спасение в том, чтобы уехать в Америку.

Я благодарен судьбе за то, что родился в Америке. С годами я все больше восхищаюсь нашей Конституцией. Но в опыте жизни в Америке я больше всего ценю наш знаменитый индивидуализм. Никто не обязан любить меня, но я исхожу из того, что к моим странностям отнесутся терпимо. Я независимая личность и поэтому иногда чувствую себя одиноким, но эту цену приходится платить каждому американцу. Я, как и вы, - исключение в толпе.

Мы американцы, и до недавних пор мы были уверены в том, что мы лучшие. Из-за того, что так много людей хотело быть нами, мы могли действовать, как нам заблагорассудится - и так мы поступали, потому что мы были Большим Исключением, мы были Америкой Благословенной. Отсюда наша самодовольная уверенность, так долго подтверждавшаяся фактами, в том, что американские фильмы и американские марки всегда будут нарасхват. Отсюда и наша вера в то, что к нам не относится Киотский протокол, и мы можем извергать сколько угодно парниковых газов и пользоваться свиной долей мировых ресурсов. (Не далее, чем на прошлой неделе я услышал о новом плане энергетической независимости США: предоставление на ближайшие 25 лет субсидий электростанциям, работающим на угле).

Будучи Америкой Совершенной, мы еще до 11 сентября изобрели доктрину, согласно которой нам можно задерживать военных преступников в любой точке земного шара и тащить их в Гаагу. Разумеется, мы потребовали, чтобы юрисдикция этого суда не распространялась на наших граждан, совершивших военные преступления. В конце концов, разве могут американцы совершить что-то дурное?

Наша нынешняя администрация мучителей (это слово звучит так резко, так нелепо на фоне той Америки, в которую я верю, что мне приходится напоминать себе вновь и вновь о том, что оно абсолютно адекватно, что наш президент и два его генеральных прокурора вполне буквально легализовали пытки) пошла в этом направлении дальше, чем я мог себе представить. Modus operandi президента Буша таков: 'Ломись напролом. Если встретится препятствие, преодолевай его самодовольным хвастовством. Если это не помогает, переходи к безнравственной, ни перед чем не останавливающейся жестокости'.

Как бы я хотел, чтобы он один был виной тому, что Америка, которую я любил, так деградировала. К сожалению, американцы не только проголосовали за этого человека, но и переизбрали его после того, как он доказал, что он преступник. Как заметил один из моих друзей, когда я спросил его, с какой стати мы нападаем на Ирак, который ничего нам не сделал: 'А почему бы нам не напасть на Ирак?'.

Мы, видите ли, американцы. Почему бы нам не ублажить свои прихоти?

И что теперь. 'Они нас ненавидят', - изумленно перешептываемся мы. Лет через десять мы, возможно, задумаемся о степени своей исключительности. Что, если нам придется следовать правилам, которым следует весь мир?

Так, может, постараться отодвинуть этот болезненный момент? Куда приятнее оставаться Большим Исключением.

Увы, пока мы сидим сложа руки в ожидании очередного 11 сентября и даже не задумываемся о единении. Вера в исключительность разрушает нас изнутри.

На Аляске в условиях вечной мерзлоты разваливаются дома, но кого это беспокоит в 'нижних' 48 штатах? Республиканцы и демократы ненавидят друг друга. Автомобили нас изолируют. Несколько поколений советчиков заставили нас поверить в то, что жизненный успех измеряется прибылью, и вот, жулики в белых воротничках из Enron и головорезы из гетто, расправляющиеся с каждым, кто им неугоден, прославляют свою исключительность в отношении всех остальных.

Исключительность можно понять и даже простить, но ее нельзя принимать вечно. В этой стране суды присяжных, состоявшие из одних белых, несправедливо осуждали черных ответчиков, и мне стыдно за это; но в двадцать первом веке представление о том, что уголовный процесс не может быть справедливым, если хотя бы несколько членов суда не принадлежат к той же расе, что ответчик - того же порядка, что идея о том, что мужчины и женщины никогда не поймут друг друга, что таксист-мусульманин может отказаться взять пассажира с бутылкой спиртного, что фармацевт, выступающий против абортов, может не выдать отчаявшейся женщине выписанную ей 'таблетку следующего утра'.

Рим горит, но давайте потакать своим капризам! Мне нечего бояться. До меня огонь не доберется. Как и каждый из нас, я сам свое любимое исключение.