Постойте, почему Олег "вещий", зачем Олег "вещий"? Кудесник с вещим языком - это понятно, ибо "вещий" - прорицающий будущее, ведающий будущее. И, как показало будущее, действительно "ведающий". А Олег при чем? Ведь весь стих о том что "не ведающий". Не правда ли, странно?

Однако раскройте словарь Даля: вещий - не только "кому все ведомо и кто ведает будущее", не только "предсказатель", но и "предусмотрительный, рассудительный ". Итак, оба вещие. Но по - разному: одному открыто будущее, другой же "предусмотрительный, рассудительный" (недаром предусмотрительно и рассудительно на другого коня пересел, чтоб смерти не принять). Один вещий - от бога, другой - как человек, всего лишь как человек. И это-то определяет трагедию, подчеркивает ее, ибо не просто человек противопоставлен богу, судьбе, но человек в его высшем качестве. Именно этим незаметным, но осмысляемым словом "вещий", не просто так поставленным - противопоставленным, и начинается идея ничтожности мудрости человеческой, предусмотрительности человеческой перед судьбой, идея, прочитываемая сразу и навсегда. Настолько сразу, что кажется: единственная. Единственная? Но вот вы вдруг останавливаетесь перед второй строкой: "Отмстить неразумным хазарам". "Неразумным" понятно: Олег вещий, мудрый, хазары неразумны, и за то обречены.

Обречены? Но ведь и он, Олег, обречен. За что? Они - за неразумность, он...? Да вот еще слово: "отмстить". Зачем оно здесь, вместе с обреченными хазарами? Как все это соотносится с идеей? Неужели никак? Ведь Пушкин, гений! А значит - ничего лишнего, ничего, что бы не "работало" на смысл - таков, пусть пока еще не сформулированный в "Теориях литературы", закон целостности художественного произведения.

Оставим пока эту загадку. Чтобы потом возвратиться к ней... “С дружиной своей в цареградской броне Князь по полю едет на верном коне”. Ну, здесь-то хоть все ясно: как 5 и 6 строфы, "дружина" и "броня" "работают" на идею полной защищенности и неуязвимости, которая обернется затем бессилием: ни дружина, ни броня не защитят князя от рока, от судьбы (чем неуязвимей герой, тем "чище", убедительней и "всеобщей" доказательство идеи обреченности). И конь то нужен - для сюжета - от коня ведь и погибнет.

Произвольным с точки зрения целостности остается одно - эпитет "верный". К чему бы это? А если просто "на коне"? Ведь все последующее течение событий никак не нуждается в том, чтобы конь был "верным". Достаточно того, чтобы был. Да и идея обреченности от этого не пострадала бы.

Случайный эпитет? "Да нет, - настаивает поэт, - не случайный"; "верный друг", "верный слуга", "товарищ". Мало того, и этим не ограничивается - целую строфу (седьмую) "тратит" на обоснование этого тезиса. Значит важно, что "верный". Почему, зачем?

Первое, что приходит в голову: чтобы подчеркнуть эту самую "роковость" - коли на то воля божья, и от товарища, от друга погибнешь. (Не так ли в "Эдипе" отец погибает от руки сына? Что может быть противоестественней?! Недаром же рок самой сутью своей противостоит естественному ходу вещей).

Все правильно. И, казалось бы, достаточно. И все же... Не кажется ли вам странным, что Олег сразу же поверил словам кудесника, да так поверил, что тотчас отказался от "верного друга", отправив его в "почетную отставку"? Не кажется ли вам это слишком "предусмотрительным" и "вещим" - "благоразумным"? Да вот еще: потом, в течение строк мелькнет еще один неясный, "неуместный" эпитет - "благородные кости". Ведь не о костях же, в самом деле, о коне - благородный, как о коне - "верный". И опять: к чему?

Поэтическая структура всегда - "работает" на со-противопоставлении (см. у Лотмана). Значит "благородство" и "верность" должны быть чему-то противопоставлены, как броня - бессилию, как вещесть божья - вещести человеческой. Чему? Не неверности ли и неблагородству Олега, отказавшегося от друга с такой легкостью (недаром же тотчас после прощания с конем - строки:

"Пирует с дружиною вещий Олег

При звоне веселом стакана").

И не ощущением ли этой вины звучат потом строки: "Презреть бы твое предсказанье"... "Спи, друг одинокий" (опять эпитет!).

Презреть бы... Но не презрел. Победило благоразумие. Победил страх смерти. И, как нередко это бывает, обернулось все это предательством. Потому и появилось в начале то самое - "отмстить".

Да был ли выбор-то - ведь судьба, рок - предопределенность? Пусть так, хотя, по сюжету, а не по нашим представлениям о роке, которые обуславливают такое восприятие сюжета, заставляют нас увидеть в нем то, чего нету, по сюжету, повторяю, Олег погибает именно в силу своего выбора - "Презреть бы твое предсказанье, Мой конь и доныне носил бы меня".

И все же пусть так: не было выбора. Но в том ли, в том ли? Не было выбора - умереть или жить, но был выбор - предать или не предать.

И снова - не замеченная нами странность. Не замеченная, пока не задумаемся мы, поверил ли Олег предсказанию. Коня сменил - значит, поверил. Все правильно. Но и наоборот тоже правильно: коня сменил, значит, не поверил, не поверил в неизбежность, в предопределенность - в то, что судьба. Увидел в словах волхва не предсказание, но предупреждение об опасности, не божье слово услышал, но человеческое. И слово это на пользу себе употребил. Ценой предательства. А то, что не вышло - на пользу, так на то есть причина. Но о ней - потом. Коня сменил - вот то-то.

Но за простотой этой пушкинской, той самой, лукавой - "поэзия, прости господи, должна быть глуповатой”- такое понимание глубин психологии человеческой, с которой позже, много позже, мы встретимся только у Достоевского. Нет, не в силах человеческих в предопределенность несчастья поверить. К Бабьему яру шли, тысячи против десятков автоматчиков, а нет, чтобы на автоматы эти кинуться - ведь все равно же смерть. Нет, шли к смерти покорно, покорностью этой надеясь избежать ее. Не так ли и Олег "покорился" воле божьей, судьбе в надежде избежать своей участи, перехитрить судьбу? Ведь совсем по Достоевскому переплелись в этом вера и неверие, бог и черт, животное и идеальное. И породили преступление.

И вот что еще важно: что преступление-то это, как всегда у Достоевского, - результат рационализма, "благоразумия".

Нет, чтобы сказать: "Чему быть, того не миновать - на то воля божья". Нет, и иррациональное трансформировал в рациональное - пользу. Не в этом ли сама суть прагматической человеческой психологии? И, не так ли человек саму эту идеальную категорию - рок, неизбежность приспособил для пользы человеческой, практической - оправдания. Ибо достаточно сказать: рок, неизбежность (или проще - обстоятельства), как станет возможным убить, предать и... избежать. Вины своей (в большом и малом, в делах государственных и бытовых - ах, что я мог сделать?! - так избегаем, на бога и обстоятельства вину свою перекладывая).

И знал ведь, ощущал, как всегда мы знаем и ощущаем, - безнравственно. Потому и приказал: "Купайте, кормите отборным зерном, водой ключевою поите". Не только потому, что товарищ, - совесть свою успокаивал: не виноват, мол, и сам того не хочу, да "расстаться настало нам время" (ах, эта ссылка на время, как часто оправдывала она нас в подлой истории нашей!).

Отборным зерном и водой ключевою и зерном откупился. От коня. Но не от совести. Она заставила вспомнить. Она, как Раскольникова, потянула князя на место преступления. И ощущение вины стало гробовой змеей, выползшей из черепа (недаром - из черепа!).

Так совершилось и завершилось преступление и наказание Олега, а вместе с ним преступление и наказание человеческого "благоразумия", противостоящего нравственности. Ибо не только "обстоятельства, но и сам рок не может оправдать преступления нравственности. Так в "Царе Эдипе", так в "Песне о вещем Олеге" - извечно и навсегда - так.

- Странно, - скажешь ты, мой отсутствующий, но воображаемый читатель. - Сначала автор убеждает, что "не просто о роке и судьбе писал Пушкин, но о возмездии". 3атем: "Нет, не о предательстве писал Пушкин, но о роке, не о возмездии, но о бессилии человека перед судьбой". Еще через страницу: "То, что обнаружил анализ, не есть идея произведения, но это та идея, которая есть в материале произведения", то есть вытекающая из материала интерпретация (хотя сам же выступает против интерпретаций!). И тут же, рядом, очередной курбет: оказывается, что автор и сам не знает: интерпретация или все же Пушкин? Но если все это вызывает сомнения у самого автора, зачем было браться за перо, и какое это имеет отношение к науке? Ах, мой читатель, кто сказал тебе, что обществу нужны истины и не нужны сомнения?" Не уверен - не обгоняй! " - таково правило уличного движения. На дорогах к истине правила другие.

С пеленок мы приучены получать готовые истины. (Каждый школьный, каждый институтский учебник - катехизис, свод несомненных и не предполагающих проверки правил). И живем ими. Почти не задумываясь: а истины ли это? Да и к чему задумываться - истины облегчают нам жизнь (свободный выбор - одно из самых трудных для человека дел). Потому наша мечта получить их как можно больше и в как можно более готовом виде. Например, передать решение разных задач машинам. Мечтают об этом не только "простые люди", но и ученые. С той только разницей, что за собой они оставляют "чистую эвристику" (просто потому, что она не под силу машинам, а то бы и ту отдали).

И при этом не задумываются эти самые ученые, что при этом и самой эвристики не останется. Потому что она рождается на пути к решению тех самых задач, которые они отдадут машинам.

На том самом пути, который рождает и сомнения. Машины за нас сомневаться не будут. Они будут идти к цели (поставленной перед ними) прямо, без отклонений, "по кратчайшему расстоянию между двумя точками". Решая задачу о том, сколько будет дважды два, они получат ответ, не задумавшись по поводу того, что то же самое они могли получить сложением или возведением в степень, или о том, что, странно: одиножды один подчиняется другому закону, с чего бы это, или уж совсем черт знает о чем: что, мол, что это такое - "жды", откуда это в языке? И мы уже не задумываемся над всем этим по пути, потому что пути-то и не будет. И это станет началом нашего творческого бесплодия, ибо утратим мы на этом все ассоциации, которые могли бы возникнуть, и мысли, которые могли бы родиться.

Готовые истины, добытые другими (потому и готовые - для нас) - сомнительный подарок, троянский конь. Ибо они метафизируют нас, вводя в застывший, затвердевший мир. А ведь в головах тех, кто их добывал, они вываривались в "питательном бульоне". И этот "бульон", поверьте, нередко полезнее самой истины, потому что заставляет нас войти в саму атмосферу мышления ученого, делает из нас самих искателей и производителей новых идей, в которых так нуждается человечество.

Мало того. Истина, оторвавшаяся от пуповины истории, ее породившей, истина, если можно так выразиться, без биографии, не помнящая родства, в конечном счете, нередко теряет свою истинность. Ибо в биографии своей прочно связана с тем, как порождена, зачем порождена, с массой ограничений и оговорок, которые осознавал мозг, породивший ее, но которые остались там, внутри этого мозга, потому что ученый боялся затемнить ее всеми этими оговорками, да и просто потому, что невозможно выразить в четких понятиях истину во всем ее объеме, даже самую простую. И потому получаем мы не истину, но абстракцию истины.

И тогда приходят толкователи, интерпретаторы, практики истины, те, которые не сомневаются. И, уже не видя всех ее связей, не зная, что стояло за ней, делают ее прямой и несгибаемой, как палка. И, в отличие от той, которая сделала из обезьяны человека, эта палка делает из обезьяны вооруженную обезьяну. Зачем было браться за перо? Затем, чтобы увеличить число не вооруженных обезьян, но людей: тех, которые думают, тех, которые называются Homo Sapiens.